Произведение телеграмма паустовский. Умолчания в рассказе К. Г. Паустовского Телеграмма. Всех героев можно поделить на группы

Константин Паустовский

Телеграмма

Октябрь был на редкость холодный, ненастный. Тесовые крыши почернели.

Спутанная трава в саду полегла, и все доцветал и никак не мог доцвесть и осыпаться один только маленький подсолнечник у забора.

Над лугами тащились из-за реки, цеплялись за облетевшие ветлы рыхлые тучи. Из них назойливо сыпался дождь.

По дорогам уже нельзя было ни пройти, ни проехать, и пастухи пере, стали гонять в луга стадо.

Пастуший рожок затих до весны. Катерине Петровне стало еще труднее вставать по утрам и видеть все то же: комнаты, где застоялся горький запах нетопленных печей, пыльный «Вестник Европы», пожелтевшие чашки на столе, давно не чищенный самовар и картины на стенах. Может быть, в комнатах было слишком сумрачно, а в глазах Катерины Петровны уже появилась темная вода, или, может быть, картины потускнели от времени, но на них ничего нельзя было разобрать. Катерина Петровна только по памяти знала, что вот эта - портрет ее отца, а вот эта - маленькая, в золотой раме - подарок Крамского, эскиз к его «Неизвестной». Катерина Петровна доживала свой век в старом доме, построенном ее отцом - известным художником.

В старости художник вернулся из Петербурга в свое родное село, жил на покое и занимался садом. Писать он уже не мог: дрожала рука, да и зрение ослабло, часто болели глаза.

Дом был, как говорила Катерина Петровна, «мемориальный». Он находился под охраной областного музея. Но что будет с этим домом, когда умрет она, последняя его обитательница, Катерина Петровна не знала. А в селе - называлось оно Заборье - никого не было, с кем бы можно было поговорить о картинах, о петербургской жизни, о том лете, когда Катерина Петровна жила с отцом в Париже и видела похороны Виктора Гюго.

Не расскажешь же об этом Манюшке, дочери соседа, колхозного сапожника, - девчонке, прибегавшей каждый день, чтобы принести воды из колодца, подмести полы, поставить самовар.

Катерина Петровна дарила Манюшке за услуги сморщенные перчатки, страусовые перья, стеклярусную черную шляпу.

На что это мне? - хрипло спрашивала Манюшка и шмыгала носом. - Тряпичница я, что ли?

А ты продай, милая, - шептала Катерина Петровна. Вот уже год, как она ослабела и не могла говорить громко. - Ты продай.

Сдам в утиль, - решала Манюшка, забирала все и уходила.

Изредка заходил сторож при пожарном сарае - Тихон, тощий, рыжий. Он еще помнил, как отец Катерины Петровны приезжал из Петербурга, строил дом, заводил усадьбу.

Тихон был тогда мальчишкой, но почтение к старому художнику сберег на всю жизнь. Глядя на его картины, он громко вздыхал:

Работа натуральная!

Тихон хлопотал часто без толку, от жалости, но все же помогал по хозяйству: рубил в саду засохшие деревья, пилил их, колол на дрова. И каждый раз, уходя, останавливался в дверях и спрашивал:

Не слышно, Катерина Петровна, Настя пишет чего или нет?

Катерина Петровна молчала, сидя на диване - сгорбленная, маленькая, - и всё перебирала какие-то бумажки в рыжем кожаном ридикюле. Тихон долго сморкался, топтался у порога.

Ну что ж, - говорил он, не дождавшись ответа. - Я, пожалуй, пойду, Катерина Петровна.

Иди, Тиша, - шептала Катерина Петровна. - Иди, бог с тобой!

Он выходил, осторожно прикрыв дверь, а Катерина Петровна начинала тихонько плакать. Ветер свистел за окнами в голых ветвях, сбивал последние листья. Керосиновый ночник вздрагивал на столе. Он был, казалось, единственным живым существом в покинутом доме, - без этого слабого огня Катерина Петровна и не знала бы, как дожить до утра.

Ночи были уже долгие, тяжелые, как бессонница. Рассвет все больше медлил, все запаздывал и нехотя сочился в немытые окна, где между рам еще с прошлого года лежали поверх ваты когда-то желтые осенние, а теперь истлевшие и черные листья.

Настя, дочь Катерины Петровны и единственный родной человек, жила далеко, в Ленинграде. Последний раз она приезжала три года назад.

Катерина Петровна знала, что Насте теперь не до нее, старухи. У них, у молодых, свои дела, свои непонятные интересы, свое счастье. Лучше не мешать. Поэтому Катерина Петровна очень редко писала Насте, но думала о ней все дни, сидя на краешке продавленного дивана так тихо, что мышь, обманутая тишиной, выбегала из-за печки, становилась на задние лапки и долго, поводя носом, нюхала застоявшийся воздух.

Писем от Насти тоже не было, но раз в два-три месяца веселый молодой почтарь Василий приносил Катерине Петровне перевод на двести рублей. Он осторожно придерживал Катерину Петровну за руку, когда она расписывалась, чтобы не расписалась там, где не надо.

Василий уходил, а Катерина Петровна сидела, растерянная, с деньгами в руках. Потом она надевала очки и перечитывала несколько слов на почтовом переводе. Слова были все одни и те же: столько дел, что нет времени не то что приехать, а даже написать настоящее письмо.

Катерина Петровна осторожно перебирала пухлые бумажки. От старости она забывала, что деньги эти вовсе не те, какие были в руках у Насти, и ей казалось, что от денег пахнет Настиными духами.

Как-то, в конце октября, ночью, кто-то долго стучал в заколоченную уже несколько лет калитку в глубине сада.

Катерина Петровна забеспокоилась, долго обвязывала голову теплым платком, надела старый салоп, впервые за этот год вышла из дому. Шла она медленно, ощупью. От холодного воздуха разболелась голова. Позабытые звезды пронзительно смотрели на землю. Палые листья мешали идти.

Около калитки Катерина Петровна тихо спросила:

Кто стучит?

Но за забором никто не ответил.

Должно быть, почудилось, - сказала Катерина Петровна и побрела назад.

Она задохнулась, остановилась у старого дерева, взялась рукой за холодную, мокрую ветку и узнала: это был клен. Его она посадила давно, еще девушкой-хохотушкой, а сейчас он стоял облетевший, озябший, ему некуда было уйти от этой бесприютной, ветреной ночи.

Катерина Петровна пожалела клен, потрогала шершавый ствол, побрела в дом и в ту же ночь написала Насте письмо.

«Ненаглядная моя, - писала Катерина Петровна. - Зиму эту я не переживу. Приезжай хоть на день. Дай поглядеть на тебя, подержать твои руки. Стара я стала и слаба до того, что тяжело мне не то что ходить, а даже сидеть и лежать, - смерть забыла ко мне дорогу. Сад сохнет - совсем уж не тот, - да я его и не вижу. Нынче осень плохая. Так тяжело; вся жизнь, кажется, не была такая длинная, как одна эта осень».

Манюшка, шмыгая носом, отнесла это письмо на почту, долго засовывала его в почтовый ящик и заглядывала внутрь, - что там? Но внутри ничего не было видно - одна жестяная пустота.

Настя работала секретарем в Союзе художников. Работ «было много, Устройство выставок, конкурсов - все это проходило через ее руки.

Письмо от Катерины Петровны Настя получила на службе. Она спрятала его в сумочку, не читая, - решила прочесть после работы. Письма Катерины Петровны вызывали у Насти вздох облегчения: раз мать пишет - значит, жива. Но вместе с тем от них начиналось глухое беспокойство, будто каждое письмо было безмолвным укором.

После работы Насте надо было пойти в мастерскую молодого скульптора Тимофеева, посмотреть, как он живет, чтобы доложить об этом правлению Союза. Тимофеев жаловался на холод в мастерской и вообще на то, что его затирают и не дают развернуться.

На одной из площадок Настя достала зеркальце, напудрилась и усмехнулась, - сейчас она нравилась самой себе. Художники звали ее Сольвейг за русые волосы и большие холодные глаза.

Открыл сам Тимофеев - маленький, решительный, злой. Он был в пальто. Шею он замотал огромным шарфом, а на его ногах Настя заметила дамские фетровые боты.

Не раздевайтесь, - буркнул Тимофеев. - А то замерзнете. Прошу!

Он провел Настю по темному коридору, поднялся вверх на несколько ступеней и открыл узкую дверь в мастерскую.

Из мастерской пахнуло чадом. На полу около бочки с мокрой глиной горела керосинка. На станках стояли скульптуры, закрытые сырыми тряпками. За широким окном косо летел снег, заносил туманом Неву, таял в ее темной воде. Ветер посвистывал в рамках и шевелил на полу старые газеты.

Боже мой, какой холод! - сказала Настя, и ей показалось, что в мастерской еще холоднее от белых мраморных барельефов, в беспорядке развешанных по стенам.

Вот, полюбуйтесь! - сказал Тимофеев, пододвигая Насте испачканное глиной кресло. - Непонятно, как я еще не издох в этой берлоге. А у Першина в мастерской от калориферов дует теплом, как из Сахары.

Вы не любите Першина? - осторожно спросила Настя.

Выскочка! - сердито сказал Тимофеев. - Ремесленник! У его фигур не плечи, а вешалки для пальто. Его колхозница - каменная баба в подоткнутом фартуке. Его рабочий похож на неандертальского человека. Лепит деревянной лопатой. А хитер, милая моя, хитер, как кардинал!

Автор Паустовский Константин Георгиевич

Константин Паустовский

Телеграмма

Октябрь был на редкость холодный, ненастный. Тесовые крыши почернели.

Спутанная трава в саду полегла, и все доцветал и никак не мог доцвесть и осыпаться один только маленький подсолнечник у забора.

Над лугами тащились из-за реки, цеплялись за облетевшие ветлы рыхлые тучи. Из них назойливо сыпался дождь.

По дорогам уже нельзя было ни пройти, ни проехать, и пастухи перестали гонять в луга стадо.

Пастуший рожок затих до весны. Катерине Петровне стало еще труднее вставать по утрам и видеть все то же: комнаты, где застоялся горький запах нетопленных печей, пыльный «Вестник Европы», пожелтевшие чашки на столе, давно не чищенный самовар и картины на стенах. Может быть, в комнатах было слишком сумрачно, а в глазах Катерины Петровны уже появилась темная вода, или, может быть, картины потускнели от времени, но на них ничего нельзя было разобрать. Катерина Петровна только по памяти знала, что вот эта - портрет ее отца, а вот эта - маленькая, в золотой раме - подарок Крамского, эскиз к его «Неизвестной». Катерина Петровна доживала свой век в старом доме, построенном ее отцом - известным художником.

В старости художник вернулся из Петербурга в свое родное село, жил на покое и занимался садом. Писать он уже не мог: дрожала рука, да и зрение ослабло, часто болели глаза.

Дом был, как говорила Катерина Петровна, «мемориальный». Он находился под охраной областного музея. Но что будет с этим домом, когда умрет она, последняя его обитательница, Катерина Петровна не знала. А в селе - называлось оно Заборье - никого не было, с кем бы можно было поговорить о картинах, о петербургской жизни, о том лете, когда Катерина Петровна жила с отцом в Париже и видела похороны Виктора Гюго.

Не расскажешь же об этом Манюшке, дочери соседа, колхозного сапожника, - девчонке, прибегавшей каждый день, чтобы принести воды из колодца, подмести полы, поставить самовар.

Катерина Петровна дарила Манюшке за услуги сморщенные перчатки, страусовые перья, стеклярусную черную шляпу.

На что это мне? - хрипло спрашивала Манюшка и шмыгала носом. - Тряпичница я, что ли?

А ты продай, милая, - шептала Катерина Петровна. Вот уже год, как она ослабела и не могла говорить громко. - Ты продай.

Сдам в утиль, - решала Манюшка, забирала все и уходила.

Изредка заходил сторож при пожарном сарае - Тихон, тощий, рыжий. Он еще помнил, как отец Катерины Петровны приезжал из Петербурга, строил дом, заводил усадьбу.

Тихон был тогда мальчишкой, но почтение к старому художнику сберег на всю жизнь. Глядя на его картины, он громко вздыхал:

Работа натуральная!

Тихон хлопотал часто без толку, от жалости, но все же помогал по хозяйству: рубил в саду засохшие деревья, пилил их, колол на дрова. И каждый раз, уходя, останавливался в дверях и спрашивал:

Не слышно, Катерина Петровна, Настя пишет чего или нет?

Катерина Петровна молчала, сидя на диване - сгорбленная, маленькая, - и всё перебирала какие-то бумажки в рыжем кожаном ридикюле. Тихон долго сморкался, топтался у порога.

Ну что ж, - говорил он, не дождавшись ответа. - Я, пожалуй, пойду, Катерина Петровна.

Иди, Тиша, - шептала Катерина Петровна. - Иди, бог с тобой!

Он выходил, осторожно прикрыв дверь, а Катерина Петровна начинала тихонько плакать. Ветер свистел за окнами в голых ветвях, сбивал последние листья. Керосиновый ночник вздрагивал на столе. Он был, казалось, единственным живым существом в покинутом доме, - без этого слабого огня Катерина Петровна и не знала бы, как дожить до утра.

Ночи были уже долгие, тяжелые, как бессонница. Рассвет все больше медлил, все запаздывал и нехотя сочился в немытые окна, где между рам еще с прошлого года лежали поверх ваты когда-то желтые осенние, а теперь истлевшие и черные листья.

Настя, дочь Катерины Петровны и единственный родной человек, жила далеко, в Ленинграде. Последний раз она приезжала три года назад.

Катерина Петровна знала, что Насте теперь не до нее, старухи. У них, у молодых, свои дела, свои непонятные интересы, свое счастье. Лучше не мешать. Поэтому Катерина Петровна очень редко писала Насте, но думала о ней все дни, сидя на краешке продавленного дивана так тихо, что мышь, обманутая тишиной, выбегала из-за печки, становилась на задние лапки и долго, поводя носом, нюхала застоявшийся воздух.

Писем от Насти тоже не было, но раз в два-три месяца веселый молодой почтарь Василий приносил Катерине Петровне перевод на двести рублей. Он осторожно придерживал Кате. рину Петровну за руку, когда она расписывалась, чтобы не расписалась там, где не надо.

Василий уходил, а Катерина Петровна сидела, растерянная, с деньгами в руках. Потом она надевала очки и перечитывала несколько слов на почтовом переводе. Слова были все одни и те же: столько дел, что нет времени не то что приехать, а даже написать настоящее письмо.

Катерина Петровна осторожно перебирала пухлые бумажки. От старости она забывала, что деньги эти вовсе не те, какие были в руках у Насти, и ей казалось, что от денег пахнет Настиными духами.

Как-то, в конце октября, ночью, кто-то долго стучал в заколоченную уже несколько лет калитку в глубине сада.

Катерина Петровна забеспокоилась, долго обвязывала голову теплым платком, надела старый салоп, впервые за этот год вышла из дому. Шла она медленно, ощупью. От холодного воздуха разболелась голова. Позабытые звезды пронзительно смотрели на землю. Палые листья мешали идти.

Около калитки Катерина Петровна тихо спросила:

Кто стучит?

Но за забором никто не ответил.

Должно быть, почудилось, - сказала Катерина Петровна и побрела назад.

Она задохнулась, остановилась у старого дерева, взялась рукой за холодную, мокрую ветку и узнала: это был клен. Его она посадила давно, еще девушкой-хохотушкой, а сейчас он стоял облетевший, озябший, ему некуда было уйти от этой бесприютной, ветреной ночи.

Катерина Петровна пожалела клен, потрогала шершавый ствол, побрела в дом и в ту же ночь написала Насте письмо.

«Ненаглядная моя, - писала Катерина Петровна. - Зиму эту я не переживу. Приезжай хоть на день. Дай поглядеть на тебя, подержать твои руки. Стара я стала и слаба до того, что тяжело мне не то что ходить, а даже сидеть и лежать, - смерть забыла ко мне дорогу. Сад сохнет - совсем уж не тот, - да я его и не вижу. Нынче осень плохая. Так тяжело; вся жизнь, кажется, не была такая длинная, как одна эта осень».

Манюшка, шмыгая носом, отнесла это письмо на почту, долго засовывала его в почтовый ящик и заглядывала внутрь, - что там? Но внутри ничего не было видно - одна жестяная пустота.

Настя работала секретарем в Союзе художников. Работ «было много, Устройство выставок, конкурсов - все это проходило через ее руки.

Письмо от Катерины Петровны Настя получила на службе. Она спрятала его в сумочку, не читая, - решила прочесть после работы. Письма Катерины Петровны вызывали у Насти вздох облегчения: раз мать пишет - значит, жива. Но вместе с тем от них начиналось глухое беспокойство, будто каждое письмо было безмолвным укором.

После работы Насте надо было пойти в мастерскую молодого скульптора Тимофеева, посмотреть, как он живет, чтобы доложить об этом правлению Союза. Тимофеев жаловался на холод в мастерской и вообще на то, что его затирают и не дают развернуться.

На одной из площадок Настя достала зеркальце, напудрилась и усмехнулась, - сейчас она нравилась самой себе. Художники звали ее Сольвейг за русые волосы и большие холодные глаза.

Открыл сам Тимофеев - маленький, решительный, злой. Он был в пальто. Шею он замотал огромным шарфом, а на его ногах Настя заметила дамские фетровые боты.

Не раздевайтесь, - буркнул Тимофеев. - А то замерзнете. Прошу!

Он провел Настю по темному коридору, поднялся вверх на несколько ступеней и открыл узкую дверь в мастерскую.

Из мастерской пахнуло чадом. На полу около бочки с мокрой глиной горела керосинка. На станках стояли скульптуры, закрытые сырыми тряпками. За широким окном косо летел снег, заносил туманом Неву, таял в ее темной воде. Ветер посвистывал в рамках и шевелил на полу старые газеты.

Боже мой, какой холод! - сказала Настя, и ей показалось, что в мастерской еще холоднее от белых мраморных барельефов, в беспорядке развешанных по стенам.

Вот, полюбуйтесь! - сказал Тимофеев, пододвигая Насте испачканное глиной кресло. - Непонятно, как я еще не издох в этой берлоге. А у Першина в мастерской от калориферов дует теплом, как из Сахары.

Вы не любите Першина? - осторожно спросила Настя.

Выскочка! - сердито сказал Тимофеев. - Ремесленник! У его фигур не плечи, а вешалки для пальто. Его колхозница - каменная баба в подоткнутом фартуке. Его рабочий похож на неандертальского человека. Лепит деревянной лопатой. А хитер, милая моя, хитер, как кардинал!

Покажите мне вашего Гоголя, - попросила Настя, чтобы переменить разговор.

Перейдите! - угрюмо приказал скульптор. - Да нет, не туда! Вон в тот угол. Так!

Он снял с одной из фигур мокрые тряпки, придирчиво осмотрел ее со всех сторон, присел на корточки около керосинки, грея руки, и сказал:

Ну вот он, Николай Васильевич! Теперь прошу!

Настя вздрогнула. Насмешливо, зная ее насквозь, смотрел на нее остроносый сутулый человек. Настя видела, как на его виске бьется тонкая склеротическая жилка.

«А письмо-то в сумочке нераспечатанное, - казалось, говорили сверлящие гоголевские глаза. - Эх ты, сорока!»

Ну что? - опросил Тимофеев. - Серьезный дядя, да?

Замечательно! - с трудом ответила Настя. - Это действительно превосходно.

Тимофеев горько засмеялся.

Превосходно, - повторил он. - Все говорят: превосходно. И Першин, и Матьящ, и всякие знатоки из всяких комитетов. А толку что? Здесь - превосходно, а там, где решается моя судьба как скульптора, там тот же Першин только неопределенно хмыкнет - и готово. А Першин хмыкнул - значит, конец!.. Ночи не спишь! - крикнул Тимофеев и забегал по мастерской, топая ботами. - Ревматизм в руках от мокрой глины. Три года читаешь каждое слово о Гоголе. Свиные рыла снятся!

Тимофеев поднял со стола груду книг, потряс ими в воздухе и с силой швырнул обратно. Со стола полетела гипсовая пыль.

Это все о Гоголе! - сказал он и вдруг успокоился. - Что? Я, кажется, вас напугал? Простите, милая, но, ей-богу, я готов драться.

Ну что ж, будем драться вместе, - сказал Настя и встала.

Тимофеев крепко пожал ей руку, и она...


Константин Паустовский

Телеграмма

Октябрь был на редкость холодный, ненастный. Тесовые крыши почернели.

Спутанная трава в саду полегла, и все доцветал и никак не мог доцвесть и осыпаться один только маленький подсолнечник у забора.

Над лугами тащились из-за реки, цеплялись за облетевшие ветлы рыхлые тучи. Из них назойливо сыпался дождь.

По дорогам уже нельзя было ни пройти, ни проехать, и пастухи пере, стали гонять в луга стадо.

Пастуший рожок затих до весны. Катерине Петровне стало еще труднее вставать по утрам и видеть все то же: комнаты, где застоялся горький запах нетопленных печей, пыльный «Вестник Европы», пожелтевшие чашки на столе, давно не чищенный самовар и картины на стенах. Может быть, в комнатах было слишком сумрачно, а в глазах Катерины Петровны уже появилась темная вода, или, может быть, картины потускнели от времени, но на них ничего нельзя было разобрать. Катерина Петровна только по памяти знала, что вот эта – портрет ее отца, а вот эта – маленькая, в золотой раме – подарок Крамского, эскиз к его «Неизвестной». Катерина Петровна доживала свой век в старом доме, построенном ее отцом – известным художником.

В старости художник вернулся из Петербурга в свое родное село, жил на покое и занимался садом. Писать он уже не мог: дрожала рука, да и зрение ослабло, часто болели глаза.

Дом был, как говорила Катерина Петровна, «мемориальный». Он находился под охраной областного музея. Но что будет с этим домом, когда умрет она, последняя его обитательница, Катерина Петровна не знала. А в селе – называлось оно Заборье – никого не было, с кем бы можно было поговорить о картинах, о петербургской жизни, о том лете, когда Катерина Петровна жила с отцом в Париже и видела похороны Виктора Гюго.

Не расскажешь же об этом Манюшке, дочери соседа, колхозного сапожника, – девчонке, прибегавшей каждый день, чтобы принести воды из колодца, подмести полы, поставить самовар.

Катерина Петровна дарила Манюшке за услуги сморщенные перчатки, страусовые перья, стеклярусную черную шляпу.

– На что это мне? – хрипло спрашивала Манюшка и шмыгала носом. – Тряпичница я, что ли?

– А ты продай, милая, – шептала Катерина Петровна. Вот уже год, как она ослабела и не могла говорить громко. – Ты продай.

– Сдам в утиль, – решала Манюшка, забирала все и уходила.

Изредка заходил сторож при пожарном сарае – Тихон, тощий, рыжий. Он еще помнил, как отец Катерины Петровны приезжал из Петербурга, строил дом, заводил усадьбу.

Тихон был тогда мальчишкой, но почтение к старому художнику сберег на всю жизнь. Глядя на его картины, он громко вздыхал:

– Работа натуральная!

Тихон хлопотал часто без толку, от жалости, но все же помогал по хозяйству: рубил в саду засохшие деревья, пилил их, колол на дрова. И каждый раз, уходя, останавливался в дверях и спрашивал:

– Не слышно, Катерина Петровна, Настя пишет чего или нет?

Катерина Петровна молчала, сидя на диване – сгорбленная, маленькая, – и всё перебирала какие-то бумажки в рыжем кожаном ридикюле. Тихон долго сморкался, топтался у порога.

– Ну что ж, – говорил он, не дождавшись ответа. – Я, пожалуй, пойду, Катерина Петровна.

– Иди, Тиша, – шептала Катерина Петровна. – Иди, бог с тобой!

Он выходил, осторожно прикрыв дверь, а Катерина Петровна начинала тихонько плакать. Ветер свистел за окнами в голых ветвях, сбивал последние листья. Керосиновый ночник вздрагивал на столе. Он был, казалось, единственным живым существом в покинутом доме, – без этого слабого огня Катерина Петровна и не знала бы, как дожить до утра.

Ночи были уже долгие, тяжелые, как бессонница. Рассвет все больше медлил, все запаздывал и нехотя сочился в немытые окна, где между рам еще с прошлого года лежали поверх ваты когда-то желтые осенние, а теперь истлевшие и черные листья.

Настя, дочь Катерины Петровны и единственный родной человек, жила далеко, в Ленинграде. Последний раз она приезжала три года назад.

Катерина Петровна знала, что Насте теперь не до нее, старухи. У них, у молодых, свои дела, свои непонятные интересы, свое счастье. Лучше не мешать. Поэтому Катерина Петровна очень редко писала Насте, но думала о ней все дни, сидя на краешке продавленного дивана так тихо, что мышь, обманутая тишиной, выбегала из-за печки, становилась на задние лапки и долго, поводя носом, нюхала застоявшийся воздух.

Писем от Насти тоже не было, но раз в два-три месяца веселый молодой почтарь Василий приносил Катерине Петровне перевод на двести рублей. Он осторожно придерживал Кате.рину Петровну за руку, когда она расписывалась, чтобы не расписалась там, где не надо.

Василий уходил, а Катерина Петровна сидела, растерянная, с деньгами в руках. Потом она надевала очки и перечитывала несколько слов на почтовом переводе. Слова были все одни и те же: столько дел, что нет времени не то что приехать, а даже написать настоящее письмо.

Катерина Петровна осторожно перебирала пухлые бумажки. От старости она забывала, что деньги эти вовсе не те, какие были в руках у Насти, и ей казалось, что от денег пахнет Настиными духами.

Как-то, в конце октября, ночью, кто-то долго стучал в заколоченную уже несколько лет калитку в глубине сада.

Катерина Петровна забеспокоилась, долго обвязывала голову теплым платком, надела старый салоп, впервые за этот год вышла из дому. Шла она медленно, ощупью. От холодного воздуха разболелась голова. Позабытые звезды пронзительно смотрели на землю. Палые листья мешали идти.

Около калитки Катерина Петровна тихо спросила:

– Кто стучит?

Но за забором никто не ответил.

– Должно быть, почудилось, – сказала Катерина Петровна и побрела назад.

Она задохнулась, остановилась у старого дерева, взялась рукой за холодную, мокрую ветку и узнала: это был клен. Его она посадила давно, еще девушкой-хохотушкой, а сейчас он стоял облетевший, озябший, ему некуда было уйти от этой бесприютной, ветреной ночи.


Проблема одиночества (одинокой старости)

В рассказе Паустовского «Телеграмма» Катерина Петровна тяжело переживает своё одиночество. У неё есть родная дочь Настя, но их разделяет расстояние. Катерина Петровна проживает в селе Заборье в мемориальном доме своего отца – известного художника, а Настя работает секретарём в Союзе художников в Ленинграде (события происходят в 1946 году). Девушка, похожая на Сольвейг, слишком увлечена своей работой, организацией выставок. Её пугает утомительная дорога, скучная деревенская жизнь, поэтому вот уже три года она не приезжает к матери, не пишет писем, а только посылает денежные переводы раз в два-три месяца. Причиной одиночества Катерины Петровны становятся эгоизм, равнодушие и чёрствость души её дочери. В Заборье Катерину Петровну посещают три человека.

Это молодой и весёлый почтарь Василий, который приносит денежные переводы, старик-сторож при пожарном сарае Тихон и соседская девочка Манюшка, которые помогают одинокой старой женщине по хозяйству. Но Катерина Петровна не может поговорить с ними на темы, которые ей близки. Она образованная, культурная женщина, в молодости была в Париже, её отец был знаком с Крамским, а деревенские жители простые, душевные, но не такие образованные, да и неинтересны им личные воспоминания. Несомненно, Катерине Петровне не хватает общения с родным и близким человеком, чужие люди не могут заменить ей дочь.

Одинокая старость печальна, как холодная ненастная осень. Нужно быть внимательным к одиноким людям, пытаться помочь скрасить им одинокую старость. Но самое главное – близкие люди не должны забывать о своих родных, навещать их, дарить душевное тепло.

3. Проблема равнодушия, безразличия, душевной чёрствости.

Почему люди равнодушны к судьбе окружающих? Почему им безразличны чужие страдания и переживания? Что является причиной душевной чёрствости? Почему чаще всего мы забываем о близких и родных?

В рассказе К. Г. Паустовского «Телеграмма» молодая женщина Настя, работающая секретарём в Союзе художников в Ленинграде, проявляет равнодушие по отношению к своей матери, одиноко доживающей свой век в селе. За три года она ни разу не приехала к матери, не написала ей письмо, лишь раз в два-три месяца высылала денежные переводы. Как объяснить такое безразличие к судьбе собственной матери? Даже когда Катерина Петровна впервые попросила Настю в письме приехать повидаться с ней, так как она чувствует, что зиму не переживёт, Настя не откликнулась на эту просьбу. Она испугалась долгой дороги, сельской скуки, оправдывая себя неотложными делами на работе. Голос совести вызывал в её душе глухое беспокойство, но она проигнорировала внутренний упрёк в равнодушии к матери. Только получив телеграмму о том, что мать умирает, девушка поняла, что мама – это единственный родной человек, который любит её искренне. Это позднее раскаяние не сняло с души Насти чувства непоправимой вины.

4. Проблема чуткости, доброты, милосердия, сострадания.

Какого человека можно назвать чутким? В чём сущность милосердия? Должны ли мы проявлять сострадание к тем, кто нуждается в нашей помощи?

Чуткий человек не будет равнодушным по отношению к чужому горю. Доброта такого человека проявляется не только в молчаливом сочувствии, в словах ободрения, но и в делах, поступках. Таким добрым, отзывчивым человеком является герой рассказа К.Паустовского «Телеграмма» старик Тихон, сторож при пожарном сарае. Он жалеет одинокую немощную женщину Катерину Петровну, дочь которой живёт в Ленинграде и совсем забыла о своей матери, не навещает, не пишет писем, ссылаясь на занятость. Тихон срубает сухие деревья в саду, пилит их и колол на дрова, ежедневно навещает Катерину Петровну, интересуясь, нет ли известий от дочери. Не дождавшись ответа, неловко потоптавшись, он уходит, скрывая слёзы сожаления. Помогает «бабке» и дочь колхозного сапожника, соседская девочка Манюшка. Она носит воду, топит печь, ставит самовар, метёт пол. Эти простые люди не говорят, но делают, сочувствуя «горю её горькому», «страданию неписаному».

5. Проблема внимания к человеку, заботы о нём.

В чём заключается забота о человеке, внимание к нему? В рассказе К. Г. Паустовского «Телеграмма» секретаря Союза художников в Ленинграде Анастасию Семёновну на обсуждении выставки молодого скульптора Тимофеева благодарят за заботу и чуткость. Две недели она потратила на то, чтобы организовать эту выставку, «вырвать во что бы то ни стало этого талантливого человека из безвестности». Седой вспыльчивый художник отметил, что есть много болтающих о внимании к художнику, о заботе и чуткости, но это только на словах, а как дойдёт до дела, то натыкаешься на пустые глаза. Известный художник Першин тоже в своей речи отметил, что забота о человеке становится прекрасной реальностью, которая помогает расти и работать. Но мы знаем, что, заботясь о чужом, в сущности, для неё человеке, Настя забывает о собственной матери, которая одиноко доживает свой век в селе Заборье. Прикрываясь заботой о человечестве, она оставляет без нравственной поддержки собственную мать, которая больше нуждается в заботе и внимании, потому что Настя для Катерины Петровны – единственный родной человек и никто другой ей не нужен. Рассказ заканчивается печально. Катерина Петровна умирает, так и не повидавшись со своей дочерью. А опоздавшая на два дня на похороны матери Настя навсегда останется с чувством непоправимой вины.

6. Проблема нравственной ответственности человека за свои поступки.

Всегда ли мы осознаём, что когда-нибудь нам придётся отвечать за свои поступки? Всегда ли можем исправить свои нравственные ошибки? Героиня рассказа, Настя, не задумывалась о том, что она несёт нравственную ответственность за свою старенькую и немощную мать, доживающую свой одинокий век в селе Заборье. Живя в Ленинграде и работая в Союзе художников секретарём, девушка полностью погрузилась в свою работу, много сил отдавая организации выставки молодого талантливого скульптора Тимофеева, твёрдо решив вывести его из безвестности, причём делала она это и помимо своего рабочего времени. А кто же позаботится о её матери? Кто срубит в саду засохшие деревья, распилит их, наколет на дрова? Кто принесёт воды из колодца, подметёт полы, поставит самовар? Всё это делали совершенно бескорыстно из жалости и сочувствия совсем, казалось бы, чужие люди: сторож при пожарном сарае Тихон и соседская девчонка, дочь колхозного сапожника Манюшка. Катерине Петровне нужно было только одно: повидаться перед смертью с дочерью. Получая письма от матери, Настя испытывала смешанные, противоречивые чувства. С одной стороны, вздох облегчения: раз пишет – значит, жива. С другой стороны, в душе пробуждалось какое-то глухое беспокойство. Как жаль, что Настя не прислушалась к голосу своей совести. Она опоздала на похороны матери, упустила то время, когда бы ещё смогла оправдаться перед матерью, попросить у неё прощения. Настало время отвечать за своё равнодушие и безразличие к ней. Никто бы, кроме матери, не смог с неё снять невыносимой тяжести, чувства непоправимой вины.

7. Проблема совести.

Что такое совесть? Всегда ли мы прислушиваемся к голосу совести и поступаем так, как велит совесть? Что с нами происходит, если мы игнорируем «Божий глас»?

Героиня рассказа К. Паустовского «Телеграмма» Настя, секретарь в Союзе художников в Ленинграде, увлеченная своей работой, организацией выставки молодого скульптора Тимофеева, не прислушивалась к голосу своей совести. У неё в селе Заборье доживала свой век старенькая мама Катерина Петровна, но Настя вот уже три года не навещает своей матери, ссылаясь занятостью. Она получила письмо от матери на службе, но положила его в сумочку, не распечатав, решив, что прочитает дома. После работы она пошла в мастерскую к Тимофееву, чтобы познакомиться с условиями его жизни и работы. Несмотря на то, что каждое письмо матери вызывало в ней глухое беспокойство, служило немым укором, Настя прочитала письмо только поздно вечером дома, протаскав его целый день в сумочке. Не случайно, когда она смотрит на бюст Гоголя в мастерской Тимофеева, ей кажется, что писатель бросает на неё насмешливый взгляд, зная её насквозь. Ей кажется, что сверлящие гоголевские глаза говорят ей: «А письмо-то в сумочке нераспечатанное…»

Вместо того, чтобы откликнуться на просьбу матери и приехать к ней повидаться, Настя две недели возилась с выставкой. На собрании все хвалили Настю за внимание к человеку и заботу о нём, а она краснела, вероятно, от стыда. Ей передали телеграмму с сообщением о том, что мать умирает. Она скрывает это от старого художника, боится, что кто-нибудь узнает о содержании телеграммы. Кроме того, она испытывает на себе чей-то взгляд, тяжёлый и пронзительный. Когда она с усилием подняла глаза, то тотчас же их отвела: Гоголь смотрел на неё, усмехаясь.

8. Проблема вины и раскаяния.

Чувство вины невыносимой тяжестью лежит на совести. Испытывая раскаяние, человек стремится исправить свою нравственную ошибку. Готов попросить прощения у того, кому он причинил боль, кого заставил страдать. Чаще всего мы причиняем боль своим близким и родным. Но бывает так, что ошибку исправить невозможно. Не у кого просить прощения. Так было с главной героиней рассказа «Телеграмма» К.Паустовского Настей. Работая в Ленинграде, она три года не приезжала к матери в Заборье, не откликнулась на её просьбу повидаться. Только когда получила телеграмму о том, что мать при смерти, поняла, насколько дорога ей мать. Однако она не успела попрощаться с матерью, попросить у неё прощение. Ей казалось, что никто, кроме Катерины Петровны, не мог снять с неё непоправимой вины, невыносимой тяжести.

9. Проблема благодарности и отзывчивости.

Каждый ли человек способен на чувство благодарности? Нужно ли за добро платить добром? Ответы на эти вопросы можно найти в рассказе К. Паустовского «Телеграмма».

Герой этого рассказа Тихон, сторож при пожарном сарае, старый человек, по-доброму относящийся к одинокой пожилой хозяйке мемориального дома, верен памяти отца Катерины Петровны. Тихон был ещё мальчишкой, когда известный художник приехал в Заборье из Петербурга на постоянное проживание и построил этот дом. Тихон сохранил почтение к старому художнику на всю жизнь и бескорыстно помогал его дочери. Катерина Петровна стала слабой и немощной, не выходила из дома, часами сидела на стареньком продавленном диване, а Тихон, как мог, помогал ей по хозяйству: наводил порядок в саду, распиливал сухие деревья, колол дрова. Он был очень отзывчивым человеком, переживал за Катерину Петровну из-за того, что её родная дочь Настя, живя в Ленинграде, совсем не навещала свою старую мать. А когда Катерина Петровна умерла, Тихон сказал Манюшке, соседской девочке: «За добро плати добром, не будь пустельгой». «Пустельга» в переносном значении легкомысленный, пустой человек.

А Настя не проявила отзывчивости по отношению к собственной матери, забыла о ней, увлёкшись работой. Мать растила её, воспитывала, а она не проявила благодарности по отношению к маме. За добро не заплатила добром.

10. Проблема нравственного долга («Мы в ответе за тех, кого приручили»).

Нравственный долг повзрослевших детей – заботиться о своих постаревших родителях. Это простая истина, которую не следует забывать никому. Героиня рассказа К. Паустовского «Телеграмма» Настя пренебрегла этой истиной, забыла о своём нравственном долге и была за это наказана судьбой. Настя три года не приезжала к матери, ссылаясь на дела. Катерина Петровна очень нуждалась в общении с дочерью, чувствовала себя одинокой, часто плакала из-за того, что дочь не подаёт никаких вестей, даже писем не пишет, а лишь присылает денежные переводы. Но не деньги нужны были Катерине Петровне, а теплота, любовь, внимание и забота дочери. Так и умерла бедная женщина, не увидев дочь. А Настя даже на похороны собственной матери опоздала. Раскаяние к девушке пришло слишком поздно. За пренебрежение нравственным долгом судьба наказала её чувством неизбывной вины.

11. Проблема нравственной глухоты.

Почему мы бываем так нравственно глухи по отношению к своим близким? Почему не чувствуем, как тяжело и одиноко бывает нашим родным? Настя показала нравственную глухоту, не проявив заботы о своей старой одинокой матери. Тщеславие, забота о других заслонили от неё мать. Нравственное прозрение пришло слишком поздно.

12. Проблема взаимоотношения человека и природы.

Человек – часть природы, поэтому часто его внутренне состояние отражает состояние природы. Описывая в начале рассказа «Телеграмма» холодный, ненастный декабрь, К. Г. Паустовский стремится передать переживания своей героини Катерины Петровны, старой одинокой женщины, совершенно забытой своей дочерью. Одинокий маленький подсолнечник у забора всё доцветал и никак не мог доцвести и осыпаться, как и одинокая Катерина Петровна доживала свой век в селе Заборье, и смерть забыла к ней дорогу. Она всё ждала, когда приедет дочь, но так и не дождалась. Добрая, ласковая старушка тонко чувствует природу. Выйдя к одинокому клёну, который она посадила ещё девушкой-хохотушкой, Катерина Петровна жалеет этот облетевший, озябший клён, в котором увидела олицетворение своей судьбы: ему тоже некуда было уйти от этой бесприютной, ветреной ночи. Способность чувствовать природу, вести с ней диалог, учиться у неё, извлекать какие-то нравственные уроки даётся не каждому, а только доброму, отзывчивому, чуткому человеку. Именно такие люди живут в селе рядом с Катериной Петровной – сторож Тихон, соседская девчонка Манюшка.

А вот в городе человек отдалён от природы, поэтому горожанам не хватает доброты, чуткости, отзывчивости. Постоянно раздражён маленький, решительный и злой скульптор Тимофеев. Лицемерно повторяет слова о внимании к человеку художник Першин, а сам перекрывает дорогу молодому скульптору Тимофееву. Да и Настя с её холодными глазами забывает о своей матери.

Человеку необходимо общение с природой. Это общение делает его добрее, благороднее, мягче, отзывчивее.

13. Проблема разрушительного воздействия времени.

Время не щадит никого и ничего. Разрушаются материальные предметы, старится человек, теряет силы. Но самое страшное, когда человек забывает прошлое. Только память способна противостоять разрушительному воздействию времени.

В рассказе К. Паустовского «Телеграмма» в описании комнаты старой одинокой Катерины Петровны многие детали говорят о разрушительной силе времени. Это старый пыльный журнал «Вестник Европы», который выпускался в России в 1866 – 1918 годах (события происходят в 1946 году), пожелтевшие от времени чашки, картины, потускневшие от времени. Подчёркивается, что только по памяти знала ослабевшая глазами пожилая женщина, что нарисовано на этих картинах. Хранила Катерина Петровна и воспоминания о своём отце – известном художнике. Она помнила, как жила с отцом в Париже, видела похороны Виктора Гюго в 1888 году. Многие предметы, постаревшие от времени, утратившие свою ценность: сморщенные перчатки, страусовые перья, стеклярусная чёрная шляпа – представляли для неё ценность как память о прошлом, о юности. Дом, построенный отцом, Катерина Петровна называла «мемориальным». Он находился под охраной областного музея. Но что будет с этим домом, когда умрёт она, последняя его обитательница, Катерина Петровна не знала.

Верен памяти и старик сторож Тихон. Он был мальчишкой, когда отец Катерины Петровны поселился в Заборье, но почтение к старому художнику сберёг на всю жизнь.

А Настя, дочь Катерины Петровны, внучка знаменитого художника, жила только настоящим, не приезжала в Заборье из Ленинграда. Ведь Настя занималась искусством, работала в Союзе художников, устраивала выставки, помогла молодому скульптору Тимофееву с организацией выставки. Почему же она совершенно равнодушна к мемориальному дому своего деда-художника? «Распалась связь времён». И если дочь хранит память об отце, то Настя забывает и о своей матери, и о своём деде. Но время не пощадило Настю, наказало её чувством непоправимой вины, потому что она опоздала на похороны своей матери.

В этот холодный и ненастный октябрь Катерине Петровне стало ещё труднее вставать по утрам. Старый дом, в котором она доживала свой век, был построен её отцом, известным художником, и находился под охраной областного музея. Дом стоял в селе Заборье. Каждый день к Катерине Петровне прибегала Манюшка, дочь колхозного сапожника, помогала по хозяйству. Иногда заходил Тихон, сторож при пожарном сарае. Он помнил, как отец Катерины Петровны строил этот дом.

Настя, единственная дочь Катерины Петровны, жила в Ленинграде. Последний раз она приезжала три года назад. Катерина Петровна очень редко писала Насте - не хотела мешать, но думала о ней постоянно. Настя тоже не писала, только раз в два-три месяца почтальон приносил Катерине Петровне перевод на двести рублей.

Однажды в конце октября, ночью кто-то долго стучал в калитку. Катерина Петровна вышла посмотреть, но там никого не было. В ту же ночь она написала дочери письмо с просьбой приехать.

Настя работала секретарём в Союзе художников. Художники звали её Сольвейг за русые волосы и большие холодные глаза. Она была очень занята - устраивала выставку молодого скульптора Тимофеева, поэтому положила письмо матери в сумочку не читая, только вздохнула с облегчением: если мать пишет - значит жива. В мастерской Тимофеева Настя увидела скульптуру Гоголя. Ей показалось, что писатель насмешливо и укоризненно смотрит на неё.

Две недели Настя возилась с устройством выставки Тимофеева. На открытие выставки курьерша принесла Насте телеграмму из Заборья: «Катя помирает. Тихон». Настя скомкала телеграмму и снова почувствовала на себе укоризненный взгляд Гоголя. В тот же вечер Настя уехала в Заборье.

Катерина Петровна не вставала уже десятый день. Манюшка шестые сутки не отходила от неё. Тихон пошёл на почту и что-то долго писал в почтовом бланке, потом принёс его Катерине Петровне и испуганно прочёл: «Дожидайтесь, выехала. Остаюсь всегда любящая дочь ваша Настя». Катерина Петровна поблагодарила Тихона за доброе слово, отвернулась к стенке и словно уснула.

Хоронили Катерину Петровну на следующий день. На похороны собрались старухи и ребята. По дороге на кладбище похороны увидела молоденькая учительница и вспомнила о своей старенькой матери, которая осталась одна. Учительница подошла к гробу и поцеловала Катерину Петровну в высохшую жёлтую руку.

Настя приехала в Заборье на второй день после похорон. Она застала свежий могильный холм на кладбище и холодную тёмную комнату, из которой ушла жизнь. В этой комнате Настя проплакала всю ночь. Уезжала она из Заборья крадучись, чтобы никто не заметил и ни о чём не спросил. Ей казалось, что никто, кроме Катерины Петровны, не может снять с неё груз непоправимой вины.